20 лет назад, 13 ноября 2005 года, антифашист и хардкор-музыкант Тимур Качарава погиб в результате варварского нападения неонацистов в самом центре Санкт-Петербурга. И хотя его смерть стала для нас не только огромной личной утратой, но и событием, во многом определившим дальнейшие траектории наших жизней, нам меньше всего хотелось бы, чтобы этот текст был похож на некролог, сентиментальное воспоминание или биографическую справку. Цель, которую мы преследуем, превосходит любой личный опыт и любую личную биографию.

В своих «Тезисах о понятии истории» Вальтер Беньямин оставил нам секретный ключ, помогающий понять, как может работать обращение к потерям и нереализованным возможностям прошлого. Он утверждал, что такое действие может прерывать линейный ход исторического времени, на мгновение фиксируя настоящее и наполняя его освободительным смыслом. Он называл это «слабой мессианской силой, на которую притязает прошлое». Слабой, потому что она не имеет никакого внешнего, трансцендентного обоснования за пределами логики исторических процессов. Мессианской, потому что может быть трансформирована в активное действие, приближающее освобождение человечества.

Через апелляцию к событиям двадцатилетней давности мы хотим обратиться к современному миру, в первую очередь к нашим друзьям и к тем, кто может ими стать. Сегодня, когда неолиберальный капитализм стремительно трансформируется в откровенный фашизм, мы слышим мессианский призыв и признаем обязательство прочесть собственный опыт потерь и поражений как заряженное надеждой коллективное обещание.

Больше, чем музыка

В самом конце 90-х — начале 2000-х, будучи подростками, недавно закончившими школу и поступившими в университет, мы впервые узнали о независимой хардкор-панк-сцене. Несмотря на то, что музыкальный андерграунд Петербурга всегда отличался самобытностью и разнообразием, это знакомство стало для нас настоящим откровением. Мы столкнулись с чем-то, что, как казалось нам тогда, намного превосходит музыкальную субкультуру. Стихийное неприятие окружающего мира впервые приобрело для нас конструктивные формы в хардкор-панке и DIY-этике. Музыка перестала быть самоцелью и стала формой бытия вместе, орудием для построения сообщества, существующего по своим автономным правилам вопреки культурным различиям и государственным границам. Эти правила и принципы интерпретировались по-разному и обретали свои формы в постоянных спорах и разногласиях под влиянием активно воспринимаемых в нашей среде идей антифашизма, веганства и стрэйтэджа. Нам самим в месте нашего пребывания эту среду во многом приходилось создавать с нуля собственными, ограниченными силами: устраивая концерты, выпуская зины, распространяя среди интересующихся друзей и знакомых диски и кассеты. Эта неотчужденная деятельность постепенно становилась для нас проблеском иного возможного мира, точкой входа в антифашизм и анархо-коммунизм, стартовой площадкой для политического действия.

Мы познакомились с Тимуром, когда ему было 14 лет. Это практически случайное знакомство быстро приобрело форму дружбы и совместного музыкального творчества.

Тимур жадно впитывал от нас то, что мы сами ещё недавно впитывали от других, записывал в огромных количествах кассеты и болванки, копировал на ксероксе панк-, хардкор- и анархо-самиздат.

Мы долго и упорно репетировали вместе, пытаясь научиться играть на инструментах и создать то, что позже будет известно как Sandinista! Мы вместе гуляли по ночному городу, его паркам, окраинам, лесам и набережным, слушали музыку, читали взахлёб Heartattack!, Inside Front и «Взорванное Небо», обменивались записями, спорили, участвовали в первых антифашистских акциях, готовили и раздавали еду бездомным, ездили на панк-фестивали и концерты в Москву и Минск, Варшаву, Ригу, Вильнюс, Прагу, Пльзень и Берлин. Постепенно наше совместное музицирование стало приобретать свой собственный язык, сначала под влиянием тяжёлых хардкор-групп 90-х типа Unbroken и Refused периода «Rather Be Dead», позже с оглядкой на более сырой политизированный хардкор/панк в духе Econochrist, Tragedy и Catharsis.

Сегодня эти записи по-прежнему актуальны для нас и музыкально, и содержательно, являясь итогом коллективного труда, в котором общий результат всегда превосходит совокупность вложенных индивидуальных усилий. При этом всё же важно отметить, что итоговая форма этих песен во многом была определена пламенеющим энтузиазмом и музыкальным талантом Тимура.

Патриотизм как диагноз

В отличие от только зарождавшегося и немногочисленного антифашистского движения, радикальные националисты и неонацисты в России начала 2000-х имели развитую инфраструктуру, собственные боевые отряды и массовую поддержку среди футбольных хулиганов. Убийства мигрантов, погромы и другие совершаемые ими преступления часто не только оставались без наказания, но и получали молчаливое одобрение со стороны власти и силовых структур.

Не имея поддержки в виде традиции, на которую можно было бы опереться, антифашистское движение в России изначально развивалось с чистого листа, на основе спонтанных реакций на нацистский произвол как немногочисленная и полностью низовая молодёжная инициатива. Официальная советская версия антифашизма к этому времени полностью утратила актуальность и поэтому не имела к этому становлению почти никакого отношения.

В начале 2000-х в России проходили различные стадии укрепления государственной власти и усиления роли спецслужб после криминального передела собственности и приватизации 90-х. Роль националистической риторики в этих процессах и связь государственного аппарата с националистическими организациями эмоционально но очень точно проанализированы в нескольких статьях правозащитника и антифашиста Станислава Маркелова.

В тексте «Патриотизм как диагноз» он описывает поощряемый преступным государством патриотизм как болезнь общества, как инструмент деполитизации и поддержания пассивного состояния молчаливого большинства, как трюк, отвлекающий людей от реальной проблемы растущего социального неравенства.

Маркелов известен в первую очередь как адвокат потерпевшей стороны в резонансном судебном процессе по делу полковника Буданова, обвинённого в изнасиловании и убийстве чеченской девушки Эльзы Кунгаевой. Бескомпромиссная позиция Маркелова по отношению к национализму, его последовательная поддержка антифашистов вызывали сильное раздражение не только у представителей неонацистских группировок, но и у националистически настроенных военных и представителей силового аппарата.

19 января 2009 года, через несколько лет после убийства Тимура Качаравы, Станислав Маркелов был убит выстрелом в голову в центре Москвы. Вместе с ним была смертельно ранена журналистка, антифашистка и экозащитница Анастасия Бабурова, которая умерла в больнице позднее в тот же день. В ходе следствия было установлено, что за убийством Маркелова и Бабуровой стояла Боевая Организация Русских Националистов, впоследствии признанная ответственной за убийства ещё как минимум десяти человек: антифашистов, мигрантов, сотрудников правоохранительных органов и спортсменов нерусского происхождения. Участники группировки имели доступ к адресам и фотографиям левых активистов из базы данных Центра по противодействию экстремизму МВД России, а один из участников группировки являлся действующим сотрудником ФСБ.

По нашей информации, нападение на Тимура также не было случайностью: убийцы целенаправленно выслеживали именно его. Нам точно неизвестно, что стало причиной такого пристального внимания. Возможно, Тимур засветился на одной из антифашистских акций благодаря своей яркой внешности и эксцентричному поведению; вероятно также, что внимание привлекла его нерусская, грузинская фамилия. Мы точно знаем, что у Тимура были бывшие друзья, ставшие неонацистами и располагавшие информацией о том, кто он такой и как его зовут.

Кровавое уличное противостояние неонацистов и антифашистов в России сошло на нет в момент, когда государство полностью монополизировало право на насилие. Правые радикалы, не встроившиеся в систему, в какой-то момент стали помехой для авторитарного режима и были задавлены репрессиями. Те из них, кто подтвердил свою лояльность, сами стали частью репрессивного аппарата в то время как антифашистское движение превратилось в официального “врага государства”, который продолжает подвергаться симтематическим репрессиям, как можно видеть хотя бы на примере дела «Сети» и недавнего Тюменского дела.

Статьи Станислава Маркелова важны для понимания того, как сопровождавший становление капитализма распад общественных связей, деполитизация и замешанный на ресентименте патриотизм способствовали укреплению авторитарного политического режима, выстроенного вокруг культа грубой силы. Закономерным итогом этих процессов стала захватническая империалистическая война в Украине, вероятность которой Маркелов тоже предсказал в своих текстах.

Борьба не закончена, она продолжается в новой форме

На первый взгляд может показаться, что борьба, которую мы вели, была лишена смысла и заранее обречена на поражение. Сегодня мы оказались в перевёрнутом мире, где видимость стала важнее реального содержания, где любой язык опустошается, а многие понятия и слова выворачиваются наизнанку и теряют всякий смысл. Это опустошение одновременно рождает подозрение ко всему и парадоксальным образом заставляет людей верить в самые иррациональные версии происходящего. В этом мире борьба с нацизмом становится прикрытием для империалистических амбиций, которые сравнивают с землёй целые города, а противодействие антисемитизму используется для оправдания беспрецедентного геноцида и культурного расизма, делающего людей, не разделяющих определённые культурные ценности, недостойными сочувствия и человеческого статуса.

Кривое зеркало репрезентации, полностью подменившее собой живую реальность, — это прямое следствие эстетизации политики, о которой ещё на самой заре нашей современности писал, уже упомянутый в этом тексте ранее, Вальтер Беньямин. Современный капитализм — продолжение и новая стадия развития общества-Спектакля, ставшего Спектаклем технологически опосредованной коммуникации; он оказался способен впитать, вобрать в себя, извратить и поставить на службу практически любую освободительную и подрывную идею.

Пьер Бурдьё в своей работе «Практический смысл» (1972) использовал термин докса для обозначения общепринятых истин и суждений, не подвергающихся сомнению и критическому осмыслению. Он противопоставляет доксу мнению — тому, что может открыто оспариваться и обсуждаться. Мы обязаны признать, что многие наши мечты стали доксой леволиберального мейнстрима, разменной монетой культурных войн, одурманивающих и обезоруживающих нас перед лицом реальной гражданской войны, которую с неизменным успехом ведёт против нас капитал.

Но помнить — значит бороться. Лозунг немецких антифашистов Erinnern heißt kämpfen — это не только обращение к прошлому, но и, в еще большей степени, призыв к действию в настоящем. Память о павших товарищах не имеет коллективного измерения, если не становится частью борьбы, если не осознаёт и не ощущает той «слабой мессианской силы, на которую притязает прошлое». Мы по-прежнему отказываем фальшивому миру в праве на существование и призываем вас бороться за новый мир, бороться вместе с нами, бороться лучше, осознаннее и последовательнее нас. Мы по-прежнему с живыми, с теми, кто отказывается быть жертвой, отказывается торговать своей угнетенностью и готов на самопожертвование в борьбе с многоголовым чудовищем. Но мы просим вас не забывать о том, что поразив одну из его голов, мы никогда не застрахованы от того, что на её месте не появится новая. Наша главная цель — поразить гидру в самое сердце. Этим сердцем является само производство неолиберальной субъектности, форматирование капитализмом наших отношений, способов мышления и образов жизни.

Не забывайте о том, что, выходя на сцену, мы все становимся частью Спектакля. Поэтому избегайте идентичности, этой скрытой символической валюты. Люди, отказывающиеся от игры в идентичность, не могут быть полностью распознаны системой и поэтому представляют для неё невидимую, но реальную угрозу. Отказ от общепринятой и вездесущей политики идентичности позволяет увидеть любого человека не как набор предзаданных установок, а как возможность, а значит открывает универсалистское измерение реальности и бытия вместе.

Уходите в тень, будьте анонимными и невидимыми, ищите безопасные способы коммуникации, ищите пространства, недоступные для контроля и наблюдения. Прячьтесь в разломах и трещинах этого мира. Только в таких пространствах сегодня возможна настоящая дружба и реальная интернациональная солидарность; может существовать живое слово и некоррумпированное искусство, а значит возможен и коммунизм.

NEIN, NO, НЕТ!

Nein! No! Нет! Так кричали те, чьих детей убивали. Так кричали дети, которых пугали ночным стуком в дверь и запахом крови, ночным стуком в дверь и запахом. Остановите их! Остановитесь! Остановите их! Остановитесь! Они не знают, что им нужна свобода. Они забыли, что нам нужна… Свобода! Ты мое! Тело! Libertad tu eres mi cuerpo! Свобода! Ты мое! Тело! Если мы сами ничего не даем, мы запираем за ними клетку. Если мы не способны жертвовать, значит наш образ жизни – тюрьма. И чем больше в ней вещей и слов, тем скорее мы все задохнемся. Libertad tu eres mi cuerpo! Я все еще верю, я все еще знаю. Я буду, я есть.